Гений - Страница 41

Бронированный автомобиль стоял у дверей склада, грузчики ждали нашего появления. Так же как и Мэтью, они обращались к Холлистеру только по имени.

Приложившись к сканеру радужной оболочкой, мы прошли внутрь. Я поднял голову. Несколько галерей опоясывали купол, а под самым сводом, семью этажами выше, висел мобиль Колдера. Кто бы там ни был архитектор, только он весь проект до последней запятой слизал с нью-йоркского Гуггенхайма. Я даже начал подозревать, что в этом и была идея Холлистера. Он хотел повесить у себя копии самых известных в мире полотен, так почему бы заодно не воспроизвести и самое известное здание? Стекло, по-видимому, было данью уважения таланту Й. М. Пея. Наверное, если бы я присмотрелся повнимательнее, я заметил бы отсылки к творчеству еще многих известных архитекторов.

В дверях нас подобострастно встретил бледный человек в хорошо сшитом костюме. Брайан Оффенбах, представил его Холлистер, менеджер музея. Думаю, что менеджером его назвали для солидности, а так он просто картины развешивал. Брайан произнес хорошо отрепетированную речь с хорошо отрепетированными интонациями. Объяснил логику расположения работ — их развешивали не хронологически и не тематически, а по тонам. Самые темные картины располагались на первом этаже, и с каждым следующим этажом краски становились все светлее. Свет и тень, кроме того, что определяли цветовую гамму полотна, задавали также эмоциональный настрой и кажущийся вес произведения. Именно поэтому мобиль Колдера располагался под самым куполом. Да, он был огромный — пять тонн раскрашенного железа, — но ведь он создавал ощущение полета. Холлистер сам разработал эту схему и очень ею гордился. По мере того как посетитель поднимался с галереи на галерею, с этажа на этаж, он отрешался от бремени физического мира и возвышался духом, осознавал… и т. д. и т. п.

Не доверяю я бинарным системам: свет и тень, добро и зло, мужчина и женщина. К тому же схема эта, с моей точки зрения, была заранее обречена на провал: Холлистер пытался навести порядок в искусстве по природе своей иррациональном, а в результате неразберихи только добавлялось.

— Потрясающе, — восхитился я.

Новые поступления уже потащили на третий этаж. Мы вышли из лифта. На полу лежали груды упаковочного материала и вскрытых коробок. Холлистеру приходилось кричать, чтобы перекрыть вой дрелей.

— Я все думал, можно ли поместить КРЕЙКА НА ЭТОТ ЭТАЖ. Ну, вы понимаете, он производит такое силь… ТАКОЕ СИЛЬНОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ, что я засомневался, может быть, его ПОМЕСТИТЬ В ОТДЕЛЬНОЕ КРЫЛО? Крыло для ар брют. Я вполне могу несколько комнат выделить. ТАМ, В КОНЦЕ ЗАЛА. СИМВОЛИЧНО БУДЕТ, ЕСЛИ МЫ ПОМЕСТИМ АР БРЮТ отдельно от всех остальных работ, вы согласны?

Я кивнул.

— А с другой стороны, ВЕСЬ СМЫСЛ КОЛЛЕКЦИОНИРОВАТЬ АР БРЮТ В ТОМ, как я понимаю… МЭРИЛИН ДАВАЛА МНЕ ОТЛИЧНЫЕ, просто отличные книги почитать. Вы читали… — Тут он назвал несколько никому не известных монографий. Из авторов я знал только Роджера Кардинала, английского критика, который перевел французский термин «ар брют», придуманный Дюбюффе, на английский язык, назвав его «искусством аутсайдеров». — Так вот, весь смысл в том, чтобы РАСШИРИТЬ УСТОЯВШИЕСЯ ГРАНИЦЫ ЗАПАДНОГО ИСКУССТВА И ПОКАЗАТЬ миру людей талантливых, но не ограниченных социумом. СОГЛАСНЫ?

Крейк был особенно дорог Холлистеру тем, что это была первая его самостоятельная покупка и выбор он делал не под влиянием Мэрилин. Поэтому так важно было правильно разместить панно. Оффенбах внес несколько предложений, но все они были отклонены. «Оно там потеряется», «Оно будет выделяться на общем фоне», «Нет, там все какое-то стерильное», «Там неправильное окружение». Казалось, одна-единственная работа разом выявила все недочеты схемы расположения картин.

В конце концов мы вернулись в холл. Я предложил попросить рабочих подержать панно на стене слева от дверей. Первым, что видел тогда входящий, были херувимы.

— Идеально, — сказал Холлистер.

Идеально-то идеально, но еще минут тридцать мы выясняли, на какой именно высоте вешать, на каком расстоянии от двери, какое должно быть освещение. Точно по центру стены разместить панно было невозможно, поскольку это не сочеталось с ощущением «непохожести» картины. Если же сместить его влево, справа оставалось пустое пространство, а это неприятно. Если вправо, — полотно загибалось за угол.

Рабочие сделали свое дело, и мы постояли, любуясь нашим творением.

— Что это? — спросил Оффенбах, подойдя поближе к панно. — На звезду похоже.

— Полагаю, это и есть звезда, — ответил я.

— И что она означает?

— А вы как думаете?

— Я думаю… — начал Оффенбах и вдруг сказал: — Я думаю, что картина прекрасна. И это самое главное.

За последние три десятилетия количество ярмарок современного искусства резко возросло. Это полностью преобразило весь рынок. Большая часть сделок заключается в течение двух-трех недель. Жизнь бьет ключом. «Арсенальная» выставка современного искусства в Нью-Йорке. Европейская ярмарка искусства TEFAF в Маастрихте. Выставка искусств в Базеле. И вокруг всех этих мероприятий разрастается собственная инфраструктура. Треть моих продаж составляли сделки на ярмарках. Продажи менее посещаемых галерей иногда доходили до 50–60 процентов годового дохода.

Коллекционерам покупать на ярмарках удобнее. Если ты полтора часа тащился в Челси, сил на то, чтобы внимательно осмотреть экспозицию, уже не остается. А тут каждая галерея выставляет двадцать своих лучших работ. Сотни картин выстраиваются в одну линию. Кондиционеры поддерживают необходимую температуру и влажность. Можно отдохнуть в буфете, выпить кофе с булочкой или съесть утиную ногу. И тогда вам просто придется осмотреть все, что есть. Отмазки не принимаются.