Гений - Страница 54

Сердце колотится в груди, Дэвид тянется к ручке и поворачивает ее.

Закрыто.

Что же теперь делать? Он оглядывает комнату, ищет другие пути. Вот оно: шкаф. Дэвид проверяет, поместится ли он туда. Потом идет к апартаментам матери и нажимает на звонок.

Голоса за дверью стихают. Дэвид опрометью кидается к шкафу, прячется и ждет в темноте.

— Черт вас возьми! — говорит отец. — Я дал четкие (щелкает замок) инструкции (скрип двери) не беспокоить…

Тишина.

Дверь закрывается.

Дэвид выдыхает. Считает до пятидесяти и вылезает из своего укрытия. Идет к дверям, от всей души надеясь, что отец забыл их запереть.

Забыл.

Он входит, тихонько ступает по персидскому ковру. Из коридорчика слышен голос отца. Апартаменты у родителей огромные, тут много комнат. Спальни, ванные комнаты, гостиные, кабинет отца. И каждая комната в десять раз больше комнаты Дэвида. У матери в апартаментах есть граммофон и радиоприемник, два ящика с перламутровой инкрустацией. Дэвид знает, что такое перламутровая инкрустация, у него есть шкатулка с такой крышкой. Он спросил Делию, как это называется, она сказала, и он решил, что Инкрустация — имя женщины, вроде Констанции. Он даже спросил Делию, где она живет, эта Инкрустация, которая делает шкатулки. Делия над ним посмеялась. Еще у матери в апартаментах есть рояль и маленький клавесин. Мать ни на нем, ни на рояле не играет. Еще есть резной столик, а на нем три десятка хрустальных яиц. Дэвид знает, зачем они нужны: они руки охлаждают. Он берет разноцветную фигурку, она и правда остужает липкие от пота ладошки. Дэвид ступает босыми ногами по полу коридорчика, подходит к двери в апартаменты отца. Ложится, ползет вперед и заглядывает в щелочку. Лицо матери закрывает большая ваза, видна только неподвижная кисть. Отец мечется по комнате и машет руками. Дэвид никогда не слышал таких голосов — сердитых, шипящих. Почти крик, только шепотом.

Отец говорит:

— …навсегда.

— Я знаю.

— Тогда что ты предлагаешь? Придумай что-нибудь другое, и я это сделаю.

— Тебе известно мое мнение.

— Нет. Нет! Придумай другое. Я тебе говорил. Я никогда, слышишь, никогда на это не соглашусь. Никогда! Как тебе еще объяснить?

— Других предложений у меня нет. Я и так голову сломала, стараясь найти выход.

— А я нет? Думаешь, мне легче, чем тебе?

— Конечно, не легче. Если честно, я считаю, что тебе гораздо тяжелее, чем мне. Ты такой чувствительный.

Отец произносит слово, которого Дэвид никогда прежде не слышал.

— Льюис, не ругайся.

— От тебя никакой помощи.

— А чего ты хочешь?

— Помоги мне. — Отец останавливается и напряженно смотрит матери в лицо. Кажется, он весь горит. Отец тычет пальцем в потолок. — Неужели ты вообще ничего не чувствуешь?

— Не кричи.

— Не говори мне, что тебе все равно.

— Я не стану продолжать разговор, если ты не успокоишься.

— Отвечай.

— Не буду, пока ты не перестанешь кри…

— Посмотри, Берта. Подними голову. Посмотри. Ты ничего не чувствуешь? Скажи, что ничего. Нельзя быть такой бессердечной. Даже ты не такая. Нельзя спокойно жить и не чувствовать этого чудовищного груза.

Тишина.

— Отвечай.

Тишина.

— Ты не имеешь права сидеть и молчать.

Тишина.

— Отвечай, черт побери!

Тишина.

— Нельзя так себя вести. Я для тебя столько сделал. Я давал тебе все, чего ты желала, был таким, каким ты хотела меня видеть…

— Не таким, Льюис. Не совсем таким.

Снова тишина, но другая. По комнате разливался ужас.

Отец опрокидывает столик. Фарфоровая посуда, деревянный ящик для сигар, статуэтки — все летит на пол. Грохот. Стеклянная столешница разбивается. Мать вскрикивает. В коридорчике Дэвид сжимается, как пружина, готовый убежать. Из другого конца комнаты снова доносится звон бьющегося стекла. Когда шум наконец стихает, раздаются всхлипывания. Плачут двое, два разных ритма, две тональности.

Дэвид размышляет над ключами к разгадке. Он думает несколько дней. Потому что надо ведь дождаться прогулки в Центральный парк с Делией. Только тогда он сможет подтвердить свои подозрения. На пути обратно Дэвид пересчитывает окна. Нет, он был не прав. В доме не четыре, а пять этажей.

Как он мог такое не заметить? Дом, конечно, большой, и Дэвида часто ругают за то, что он забрел куда не следует. В одно крыло вообще хода нет. И Дэвид, который предпочитает играть в голове, мечтать и придумывать, старается не нарушать правил. Иначе его выпорют.

Но чтобы разобраться, придется правила нарушить.

Путь в это крыло пролегает через кухню. Через клубы пара, через страшные препятствия. Дэвид никогда не ходил дальше раковины. Через четыре дня, вместо того чтобы сидеть в своей комнате и учить немецкий, он тихонько спускается вниз. Повар месит тесто. Дэвид расправляет плечи, делает нахальное лицо и проходит мимо. Итальянец даже головы не поднимает.

Дверь открывается в обе стороны. За ней еще одна комната. Там, на огромном, изрезанном ножом столе, лежит груда свежего мяса. Пахнет жиром, стены все в пятнах, вокруг ножек натекли лужицы крови. Это жутковатое место странным образом притягивает Дэвида, и он напоминает себе, что надо двигаться дальше. Не останавливаться, не рассматривать страшные тяжелые инструменты, развешенные на стенах, и жидкость, разлитую по полу…

Он входит в черно-белый холл. Открывает двери, одну за другой, и наконец находит нужную. Служебный лифт.

Дэвид входит. Здесь, в отличие от основного лифта, есть кнопка пятого этажа. Кабина поднимается, и только тут Дэвид понимает, что плана у него нет. Если девочка и правда там, что он будет делать? А если наверху есть еще люди? Охранник, например. А вдруг даже сторожевая собака? Сердце выскакивает из груди. Кабина останавливается, двери открываются.